Волга и волжские города
В 25 лет Александр Николаевич отправился в месячную поездку по Волге. Путь шел через Троице – Сергеев, Переяславль, Ростов, Ярославль, Кострому. Железной дороги не было, ехали на лошадях. Останавливались на постоялых дворах и в гостиницах. Было что посмотреть и над чем подумать. Осматривали монастыри, памятники архитектуры и искусства. Наслаждались природой. Путевой дневник Александра Николаевича пестрит такими заметками как “восхитительный вид”, “вся станция удивительно живописна”. Любознательный путешественник восхищался редкостными умениями русских зодчих вписывать отдельные здания и целые архитектурные ансамбли в зеленые массивы. Так был создан и Щелыковский дом. Если бы этих впечатлений хватило только на записи в путевом дневнике, о них не стоило бы вспоминать сто с лишним лет спустя. Но они приковывали внимание, мысль к тем, кто создавал материальные и духовные богатства. Александр Николаевич был потрясен яркой красотой простых людей. Он с упоением слушал плавную, певучую речь ярославцев, приходил в изумление от энергичного ритма разговора окающих костромичей. О некоторых из встреченных лиц он помнил до самой смерти. Особенно сильное впечатление произвела на него Волга. Впервые Островский видел ее в 1845году, когда ездил на ярмарку в Нижний Новгород. Возле большого торгового города она не была красива. Теперь он встречается с нею в другом месте и как будто бы заново: “Мы стоим на крутейшей горе, под ногами у нас Волга, и по ней взад и вперед идут суда то на парусах, то бурлаками, и одна очаровательная песня преследует нас неотразимо”
Заволжье было богато лесами, они тянулись непрерывной стеной на север, к Вологде, Галичу, Вятке. Здесь не было фабрик и заводов. Основным занятием было земледелие, а в свободное от работы время крестьяне драли корье, плели лапти, делали корзины из тальника, точили деревянные ложки, чашки, корыта, обжигали уголь, доставляли все это за десятки верст в волжские города.
Позднее он напишет: “Опять ходил смотреть на город. Пошел мелкими улицами и вдруг вышел в какую-то чудную улицу. Что-то волшебное открылось мне. По улице тенистыми садами расположены серенькие домики довольно большие, с колоннами, вроде деревенских помещичьих. Огромные березы обнимают их с обеих сторон своими длинными ветвями и выдаются далеко на улицу. Все тихо, патриархально, тенисто. На немощеной улице играют ребятишки, кошка крадется по забору за воробьями. Заходящее солнце со своими малиновыми лучами забралось в это мирное убежище и дорисовало его окончательно… Это так картинно, что кроме как на картинке нигде и не встретишь. Пошел по этой улице дальше и вышел к какой-то церкви на горе, подле благородного пансиона. Тут я, признаюсь, удержаться от слез не был в состоянии… Описывать этого вида нельзя. Да чуть ли не это и вызвало слезы из глаз моих. Тут все: все краски, все звуки, все слова. А заставьте такого художника, как природу, все эти средства употребить на малом пространстве, посмотрите, что он сделал? Тут небо от самого яркого блеску солнечного заката перешло через все оттенки, до самой загадочной синевы, тут Волга отразила все это небо да еще прибавила своих красок, своих блесток; да еще, как ловкий купец, ухватила за конец какое-нибудь фиолетовое облако, растянула его версты на две и опять свернула в кучу и еще прихватила какую-нибудь синеву с золотыми блестками. Облака, растрепанные самым изящным образом, столпились на запад посмотреть, как заходит солнце, и оно уделило им на прощанье часть своего блеску. А диким гусям стало завидно, и они самым правильным строем, вытянувшись поодиночке углом, с вожаком в голове, потянулись на запад; вот они поравнялись с солнцем, их крылья блеснули ослепительным светом, и они с радостным криком полетели на север. Я стою на крутейшей горе, под ногами у меня Волга, и по ней взад и вперед идут суда. И одна очаровательная песня преследует меня неотразимо. Вот подходит расшива, и издали чуть слышны очаровательные звуки; все ближе и ближе, песнь растет, и полилась, наконец, во весь голос. Потом мало-помалу начала стихать. А между тем уж подходит другая расшива и разрастается та же песня. И так нет конца этой песне. С правой стороны у меня собор и главный город, все это вместе с устьем Костромы облито таким светом, что нельзя смотреть. Зато с левой стороны, почти у самых наших глаз, такой вид, что кажется не делом природы, а произведением художника. По берегу, который гора обогнула полукружьем, расположен квартал, называемый Дебря, застроенный разнообразными деревянными строениями с великолепной церковью посредине в старом стиле. С правой стороны Дебря ограничивается той горой, на которой я стою, сзади – горой, на которой реденькая и вековая сосна нагнулась и стережет это уголок. Слева тоже березки. И вдруг неизвестно откуда забежала по горе темная сосновая роща, спустившаяся до самой реки. Она охватила это очаровательное место, чтобы не разбежались березки.А на этой стороне Волги, прямо против города, два села. И особенно живописно одно, то, которого вплоть до Волги тянется самая кудрявая рощица. Солнце при закате забралось в нее как-то чудно, с корня, и наделаю много чудес… Измученный, воротился я домой и долго, долго не мог уснуть”.
Особенно сильное впечатление произвела на него Волга. Впервые Островский видел ее в 1845году, когда ездил на ярмарку в Нижний Новгород. Возле большого торгового города она не была красива. Теперь он встречается с нею в другом месте и как будто бы заново: “Мы стоим на крутейшей горе, под ногами у нас Волга, и по ней взад и вперед идут суда то на парусах, то бурлаками, и одна очаровательная песня преследует нас неотразимо”.
Сила и красота Волги увлекли и захватили Островского, как до сих пор захватывают тысячи людей.
